Режиссер Сергей Мокрицкий: «Снять «Незламну» меня попросила жена»

Очень символично, что фильм, над которым российско-украинская команда работала в разгар российско-украинского конфликта, снял режиссер, родившийся в Украине и всю жизнь работающий в России. Впрочем, это я так, к слову. С режиссером «Незламной» Сергеем Мокрицким мы говорили, конечно, не о политике. Естественно, о своем детище Мокрицкий многое рассказал уже задолго до премьеры. Но может, вы чего-то еще не знали? Тогда вам сюда.

– Военные фильмы – жанр специфический. Уж сколько их снято, сделать что-то новое, не используя «военные» шаблоны, сложно… Вы как режиссер видели для себя в этой работе некий вызов?

– Отвечая на этот вопрос, всегда привожу в пример моего гениального мастера Александра Гальперина, снявшего фильм «Трактористы». Он сказал, что военное кино снимать легче, чем разговоры на кухне. Все снимать тяжело, если работаешь на износ, и все снимать очень легко, если халтуришь. Это не зависит от жанра.

Так вот, Гальперин говорил нам, студентам (я учился на оператора): «У вас будет легкое кино, когда будут лететь самолеты, двигаться танки, бежать двадцатитысячная массовка… Вы поставите 10 камер и потом смонтируете. А есть кино сложное. Когда идет дядька домой и собирается сказать жене, что уходит от нее к молодой и красивой. Открывает дверь, набирает воздух в легкие, и тут жена кидается ему на грудь: «Милый, я беременна!». И вот он сидит на кухне, ест ненавистный борщ и не знает, что делать дальше. Вот это операторски снять очень сложно».

А мы тогда думали ровно наоборот: «Да что там снимать-то, мужика на занавеске!».

И потом, любой хороший режиссер не просто снимает кино, состоящее из определенных эпизодов, а создает художественый образ. Ведь слова, из которых состоит стихотворение «Я помню чудное мгновенье» мы все знаем. И только Пушкин смог поставить их в нужной последовательности.

– Почему вы взялись именно за историю о Людмиле Павличенко? Чем она вас привлекла?

– Она привлекла мою жену. И она, впоследствии продюсер картины с русской стороны, дала мне задание снять это кино гениально. А я, подкаблучник, старался его выполнить, чтобы угодить жене – это был мой главный мотив, так и запишите. Супруга знала, что мне нравятся фильмы о войне, фильмы о женщинах и кино, в котором стреляют. В этой истории все сошлось. Она была для меня очень понятна и близка. Люблю наблюдать за тем, как киногерои попадают в практически безвыходную ситацию и находят выход.  

– Можете честно сказать, каково в сценарии процентное соотношение вымысла и правды?

– Это надо подсчитывать, а я себе такой задачи не ставил. Скорее мало, чем много. Вымысел есть там, где нет документов, где мы не знаем мотивов человека. Мы же знаем, что Пушкин стрелялся с Дантесом, но всех мотивов в его поведении, количество вымысла и правды не узнаем никогда. Менять нельзя только сам факт дуэли. Все остальное – в руках художника. Для меня важно было соблюсти какие-то основные точки в судьбе героини. Но там, где мы не могли знать каких-то мотивов, можно было жертвовать правдой, усиливая художественный образ.

– Как долго длился подготовительный период, написание сценария? Сколько человек собирали материал?

– Фактически материал мне дали несколько человек. Первой была Алла Игоревна Бегунова, которая писала книгу о Павличенко и уже три года была в этой теме. Она показала мне письма Людмилы, ее переписку с Рузвельт, какие-то выписки из военных книг и т.д. Очень помогли работники Севастопольского архива – показали мне сохранившиеся крохи документов. Ведь, помимо Павличенко, нас интересовали еще генерал Петров, адмирал Октябрьский и др. Но основным документом, на который я опирался, была книга самой Павличенко «Героическая пыль». Над сценарием мы работали в общей сложности год. И даже когда съемки уже начались, он еще дописывался.

– Так вот почему актеры признавались, что сценарий им не дали даже на пробах!

– Вовсе не поэтому. Даже если бы сценарий был полностью готов, я бы его актерам не дал. Мне важно, как артист умеет повести себя в предлагаемых обстоятельствах – это мой режиссерский стиль. Я и сейчас, снимая следующую картину, актерам сценарий не даю.

Мне не нужно, чтобы они дома учили текст и приходили, зная его. Я хочу услышать его девственно чистым и в этой чистоте либо полюбить, либо посомневаться. Это моя беда, это не беда сценария.

–  Вы были на могиле Павличенко?

– Не был. Но мне показывали фотографии этой могилы. Все, что я мог там увидеть, я увидел. А вот Юля Пересильд пошла туда – сама эту могилу нашла. Она человек такой, очень тонкий.

– Юлия проходила пробы, будучи беременной. Это не заставило вас сомневаться во время утверждения ее на роль?

– Наоборот. Укрепило в моем решении. Потому что Людмила Павличенко, по словам Элеоноры Рузвельт, состоялась и как солдат, и как дипломат, и как женщина. И поэтому Юлия Пересильд, которая состоялась и как актриса, и как женщина, и как мать, очень соответствует духу нашего фильма. Я ни секунды не сомневался в том, что Павличенко – это Юля. Без нее, без ее самоотверженности, доверия ко мне, любви к своей героине нашего фильма не было бы. Юле надо каждый день петь дифирамбы. То, что она сделала – это даже уже не талантливо. Она просто прожила какую-то часть жизни Павличенко.

– Но снималась она уже в статусе молодой мамы. Чисто технически это не усложняло процесс?

– Для меня – нет. Даже было весьма мило: дети очень помогали. Например, мы снимали эпизод, в котором засыпали Юлю землей. И я очень боялся предложить ей второй дубль: это было холодно, страшно, травмоопасно - Юля должна была дышать через систему трубок… А вдруг трубка выпала бы?.. На площадке присутствовала старшая дочь Пересильд, пятилетняя Анечка. И когда после первого дубля мы все посмотрели в монитор, я спросил у нее: «Как ты думаешь? Нужен второй дубль?» Малышка посмотрела на маму, в монитор и сказала: «Нужен!» И мама снова полезла в могилу. Так что дети нам только помогали. Я уже не говорю о том, что на пляже в Одессе они снимались в массовке и руководили другими детьми. У нас все «шло в дело».  

– Интересно получилось: первоначальное название картины, «Битва за Севастополь», в какой-то мере оказалось пророческим. Снимали вы уже во время русско-украинского конфликта, а группа–то у вас была русско-украинская... Какого-то внутреннего напряжения это не создало?

- Конечно, не буду лукавить: все, что происходит – больно для всех. И, наверное, какие-то разногласия были. Но у нас было общее дело, и оно нас объединило. Потом кто-то из минкультовских начальников сказал, что «Незламна» – самый масштабный проект независимой Украины. А сняла ее интернациональная российско-украинская группа. Такая ирония судьбы.

– С украинским названием, «Незламна», тоже ирония судьбы получилась. Согласитесь, для многих украинцев, не знающих сюжета картины, оно может ассоциироваться с Надеждой Савченко...  

– Этого я, конечно, не ожидал. Когда фильм начинался, никакой истории Надежды Савченко еще не было. Ну, пройдет время, и это слово будут ассоциировать  еще с кем-то.

Конечно, о Надежде мы кино не снимали. Но, думаю, мораль здесь такова: «незламность» началась не с Савченко. Она была и в Алексее Мересьеве, и в Люде Павличенко, и в Тарасе Бульбе. Этих же «незламных», оказывается, пруд пруди! У нас богатая история, которая началась не вчера на Майдане.

– Теперь о саундтреке. Почему, например, «Кукушка» в исполнении Полины Гагариной?

– Потому что должна была быть симметрия. Фильм-то украинско-российский, и если у нас есть украинская песня в исполнении «Океана Ельзи», то в противовес такому сильному саундтреку должен был появиться такой же сильный русский саундтрек. И наш редактор Инна Рыбацкая предложила «Кукушку». Дальше была тяжба с правами и, в конце концов, все мы сошлись на том, что Меладзе и Гагарина сделали прекрасную работу. Было бы время, могли бы сделать ее еще лучше, но, во всяком случае, симметрию мы соблюли.

– А что касается песни «Океана Ельзи» – не боялись нареканий со стороны российской публики? Не все ведь сейчас в России воспринимают украинское.

 – Не просто не боюсь – их просто нет. Уже ведь были премьеры и предпоказы в Москве. «ОЭ» все любят, все говорят: «Какой мощный саундтрек! Какой молодец Вакарчук!». Я-то люблю украинскую музыку по определению, я – человек, у которого сердце разорвано на два куска. А вот остальные русские просто с радостью слушают, спрашивают, что это значит, просят перевести…

– А почему вы выбрали именно «Обійми»? Есть же, например, «Стріляй»?

– Я изначально задумал «Обійми» как саундтрек к эпизоду «гибель Лени». Это – песня-просьба, в ней есть некий двойной смысл. В песне он просит обнять его, чтобы поцеловать, а на экране мы видим, как он обнимает ее мертвыми руками, а она его тащит… И оба они уже находятся в объятиях смерти. И вот в этом столкновении саундтрека и визуального ряда для меня и заключен главный смысл происходящего. Того, что война забирает лучших, несет смерть, страдание, боль. Войны быть не должно. Вот это я хотел передать. Поэтому она плачет словами Вакарчука над несостоявшимся, над тем, чему быть не суждено.

А «Стріляй» песня хорошая, но в данном случае крайне неуместная, потому что призывает ровно к противоположному. «Тисни на гачок» и пр. – это сейчас, к сожалению, очень плохо. Нельзя продвигать такие песни, когда такое в мире творится. Я не хочу стрелять. Я хочу обниматься.

Вот тут я с Сергеем полностью согласна. Надеюсь, для уже увидевших картину мой разговор с ним был полезен. А те, кто ее еще не видел, думаю, поняли, что срочно нужно бежать за билетами? Не смею задерживать. 

ВЕРНУТЬСЯ К СОДЕРЖАНИЮ 

Фото - KINOROB