Константин Эрнст и его стенания

Издание «Коммерстантъ - Власть» в рамках проекта "Кремлевские стенания" публикует прекрасные образчики псевдомемуаров героев, чье общественно-политическое влияние отрицать не представляется возможным.

Очередным героем "Стенаний" стал генеральный директор Первого канала Константин Эрнст. Специальный корреспондент Олег Кашин собрал и опубликовал "раздумья" железного Эрнста о его жизни. "Мемуары" вызвали у меня прилив любви и к Кашину, и к Эрнсту, так что не хочу лишать вас подобного удовольствия и публикую текст Олега Кашина в полном объеме.

"Меньше всего я думал, что когда-нибудь сяду за воспоминания, но меньше всего я думал и о том, что когда-нибудь увижу сериал о себе. К создателям "Эрнста" претензий у меня нет, хотя Сергей Безруков в роли меня — это все-таки слишком. Но я в любом случае не хочу, чтобы у новых поколений впечатление обо мне складывалось по этому произведению. Жаль, что авторы сериала не воспользовались тем, что я еще жив, и даже не поговорили со мной, но зла на них я не держу. В конце концов, не было бы этого сериала — не было бы и этих моих записок.

Если бы сериал обо мне продюсировал я сам, я назвал бы его "Эрнст. Одиночество". Этого никто никогда не хотел понимать, но, управляя своей империей, я всегда оставался один. В одиночестве принимал все решения и в одиночестве же всегда нес всю ответственность — политическую, художественную, финансовую. Ни люди, которые подчинялись мне, ни те, кто хотел, чтобы я подчинялся им, не были моими союзниками ни в чем. С этим я справлялся. В конце концов, лучшее, что они могли сделать для меня, это не мешать, и это у них иногда даже получалось. Самым неприятным было то, что рядом со мной не было никого, на чье признание я хотел бы рассчитывать. Об отношениях с так называемыми конкурентами вы прочитаете в главе "Контрпрограммирование", но речь сейчас не о них. Нигде никогда не было ни одного человека, чей ответ на вопрос "Старик, ну как?" меня бы интересовал. Наверное, поэтому я в какой-то момент излишне увлекся рейтингами и долями — такая попытка вести прямой разговор с цифрами, чтобы не сойти с ума оттого, что больше говорить не с кем.

Виктор Владимирович Геращенко когда-то рассказывал мне, как в августе 1991 года к нему в кабинет председателя Госбанка СССР пришел какой-то суетливый молодой человек с мандатом от новых властей — что-то вроде комиссара. Комиссар потребовал сдать ему ключи от хранилищ, полагая, вероятно, что Геращенко носит с собой связку с ключами от бронированных дверей подвалов, в которых хранится золотовалютный запас страны. Геращенко ответил комиссару, что ключи у него только от сейфа с личными вещами и свои вещи он заберет, когда сочтет нужным, а пока желает носителю мандата успехов на новой работе. Попрощался и ушел, оставив комиссара наедине с воображаемыми хранилищами. Виктор Владимирович любил рассказывать эту историю и каждый раз, выдержав паузу — чтобы собеседник успел спросить: "А дальше?",— скромно добавлял: "А через год Ельцин назначил меня председателем Центробанка, и я вернулся в свой кабинет".

Эту историю я вспомнил, когда в мой кабинет постучали — ну да, все революции заканчиваются одинаково. Человек с мандатом выглядел как профессиональный блогер и, может быть, даже был им — я не спрашивал. Я вообще ни о чем его не спрашивал, мне было интересно наблюдать за ним. Гость был бледен, смотрел куда-то в сторону, руки его дрожали — вероятно, встреча со мной была самым значительным событием его никчемной жизни. Когда он спросил меня, где находится кнопка — очевидно, речь шла о "первой кнопке",— я не выдержал и расхохотался, сказал: "Ищи!" — приобнял его и вышел из кабинета.



Когда через полгода нового гендиректора ОРТ (каналу зачем-то вернули старое неудачное название) посадили за какие-то махинации с рекламой и мне позвонил президент, я даже не удивился. Не то чтобы я относился к каналу как к своей собственности, просто так вышло, что, кроме меня, этим каналом не может руководить никто. Собственно, поэтому они меня и терпели — и Путин, и Березовский. Разницы между ними я не видел никогда, тем более что ее, скорее всего, и не было. А если и была, то для меня это не имело значения, я относился к ним как к погоде, от которой мы, да, зависим, но кто станет упрекать в лизоблюдстве человека, который в дождливый день выходит из дома с зонтиком, а в солнечный — в темных очках? И когда я читаю мемуары Екатерины Андреевой, в которых она пишет, будто я боялся принимать решения, не посоветовавшись с Путиным,— что же, Бог ей судья, у Кати есть право обижаться на меня, я и не скрывал, что держу ее на канале только как любимую ведущую Путина и никаких других чувств к ней не испытываю. Она отвечала мне взаимностью, это ведь она рассказала Путину, как над ним собирались подшутить ведущие "Прожекторперисхилтона", и из-за нее он отказался идти сниматься в этой программе. Это было, когда Путин приходил на канал в день моего 50-летия; Катя задала ему тогда вопрос об американском оружии, и только трое — я, она и сам Путин поняли, что американское оружие — это не ракеты, о которых говорила Катя, а я, Константин Эрнст. Путин очень нервно воспринимал такие намеки, и, будь у него в распоряжении хотя бы один телевизионный менеджер, способный заменить меня, мое увольнение случилось бы в тот же день. Точнее, в ту же ночь — Путин приезжал в Останкино ночью, но поприветствовал нас словами "Доброе утро!" — чекистские штучки, довольно дешевые, на мой вкус.

Я не хочу делать вид, что, работая на путинском канале, я только и делал, что держал в кармане большую оппозиционную фигу. Нет, я сам был фигой, и все, кто надо, прекрасно были об этом осведомлены. Они прекрасно знали, что обращаться ко мне с просьбами дать в эфир какой-нибудь фильм о шпионском камне или о "трупах Ходорковского" бесполезно, поэтому мне даже никто с такими просьбами не звонил. Единственное удовольствие, которое я доставлял центру города (так я называю Кремль; Останкино всегда было окраиной), это тогдашний грузинский президент Саакашвили, которого в том же "Прожекторперисхилтоне" высмеивали регулярно. Но и над Саакашвили я издевался безо всяких звонков, он действительно был неприятен мне прежде всего эстетически, хоть сейчас и немодно в этом сознаваться (как будто я когда-то следовал моде — ха, я же сам ее и создавал!). Поверьте, если бы мне позвонил Путин и если бы он сказал: знаете, Константин Львович, тут ситуация изменилась, Саакашвили теперь наш друг, не обижайте его, я бы ответил прямо, сказал бы: Саакашвили сколько угодно может быть ваш другом, господин Путин, а моим другом навсегда останется Бадри Патаркацишвили, которого ваш Саакашвили убил.

В остальном же я исходил из, мне кажется, очень простого соображения: если как можно более подробно день за днем освещать всю деятельность того же Путина, это вызовет закономерное отвращение у аудитории. Ну что, вы считаете, что ежедневные сюжеты в стиле "Владимир Путин провел рабочую встречу с Дмитрием Медведевым" способствуют обожествлению героев этой пьесы "Мрамор"? Я отдавал себе отчет в том, что массовый вкус, точнее, низкое его качество — это и есть то, на чем держался путинский Кремль. И в том, что народ в конце концов прогнал Путина и его друзей, я вижу свою даже не скромную, а вполне ощутимую заслугу, потому что гражданское самосознание зрителей сериала "Школа" все-таки выше, чем гражданское сознание зрителей сериала "Кармелита". А сериал "Школа" — это я ("Кармелита" — Добродеев, если его еще кто-то помнит).

Иногда я просто издевался над центром города и часто до сих пор не могу поверить, что они там, за зубцами, не понимали моих намеков,— думаю, понимали, но просто вынуждены были проглатывать. Так было с "Ночным дозором", с помощью которого я высказал свое отношение к аресту Ходорковского. Так было с "Турецким гамбитом", в котором я за три года до вторжения предупредил Кремль об опасности цхинвалской авантюры. Когда Путин назначил ответственным за голосование своего чиновника Чурова, я ответил на это во время очередного "Евровидения", посадив считать голоса от России Яну Чурикову, а когда мне навязали в заместители функционера "Единой России" Писарева, я показал в прайм-тайм документальный фильм "Плесень" — Путин был взбешен, но что он мог мне сказать? Вы оскорбили "Единую Россию" показом фильма о плесени — так, что ли?

Мне кажется, что те, кто называет сегодня "Первый канал" пропагандистским инструментом, просто никогда его не смотрели, потому что "Первый канал" — это совсем не программа "Время". Так было и при Ельцине, и при Путине, так есть и сейчас — смена власти в стране не кажется мне достаточной причиной для смены моей собственной системы ценностей. Это для политически озабоченных комментаторов 1996 год — год нечестных или каких-то там еще выборов президента. Для меня это год фильма "Мертвец" Джима Джармуша, и прокатная судьба этого фильма для меня, простите уж, значит гораздо больше, чем судьба проигравшего выборы уж точно не по моей вине Зюганова. Ельцин остался бы президентом и без меня, а "Мертвеца" бы в России без меня не увидели. И может быть, не только в России — у нас была мировая его телепремьера. И день моего 50-летия в 2011 году для меня — это не визит Путина на канал, а показанный следующей ночью фильм "Гонзо" о Хантере Томпсоне и "Моя родословная" с Леонидом Парфеновым. О человеке стоит судить по подаркам, которые он делает себе сам, а не по чьим-то визитам.

О Леониде Парфенове, наверное, стоит сказать отдельно, и дело даже не в том, что он оставался моим, может быть, единственным другом на протяжении всех этих лет. Свобода слова, по-моему, это и есть Леонид, и слава Богу, что никто никогда не узнает, чего мне стоило его присутствие на канале в условиях фактического запрета на профессию для него. Когда Леонид на первой церемонии вручения Листьевской премии в 2010 году произнес свою знаменитую речь, я наблюдал реакцию сотрудников канала — многие из них искренне осуждали Парфенова за то, что, критикуя государственные каналы (то есть и "Первый" в том числе), он таким образом проявил неблагодарность по отношению ко мне. Тогда я не стал комментировать слова Леонида — и считаю, что был прав, потому что Парфенов, и я по-прежнему в этом уверен, меньше всего нуждается в том, чтобы кто-то пояснял его слова. Но сейчас, наверное, стоит кое-что сказать, хотя я знаю, что читатели, как и зрители,— никудышные исповедники.

Ту речь мы писали вместе — остановлюсь на такой формулировке, хотя на самом деле речь писал я. Внимательный зритель мог обратить внимание на то, что Леонид читал свой текст по бумажке, так вот: это была моя бумажка. Мое лицо в тот момент выглядело недовольным — я с этим не спорю, я действительно был слегка обескуражен, но только потому, что Леонид, следуя своему вечному принципу избегать прямых политических высказываний, не прочитал последний абзац, которым я очень гордился. Дословно его я вряд ли вспомню, но смысл сводился к тому, что отношения между властью и обществом таковы, что единственное слово, с которым мы сегодня можем обратиться к Кремлю, это слово "Уходите!". Думаю, Леонид не осудит меня за то, что я сейчас это рассказываю.

Мне кажется, покупка пакета акций канала структурами Юрия Ковальчука — это была прямая реакция Путина на наш с Парфеновым демарш. Но думать, что, купив какие-то там акции, можно получить или усилить контроль надо мной, было бы наивно, и то, что Путин (а Ковальчук — это, конечно, псевдоним Путина) этого не понимал, меня тогда даже немного удивило. Для меня же продажа канала была, не буду скрывать, очень хорошей новостью: в распоряжении медиагруппы Ковальчука к тому времени уже были "Пятый канал" и РЕН, а потом еще и СТС, и присоединение к ним "Первого канала" если что-то и значило, то только распространение моего влияния и на эти каналы, что, как известно, и случилось. Как к этому отнесся сам Путин, я не знаю, мы к тому времени уже не разговаривали вообще. Наши отношения всегда были нейтрально-вежливыми: у меня не было желания как-то завоевывать расположение Путина, Путин же, очевидно, так никогда и не простил мне того, что, когда в августе 1999 года нас познакомил Березовский, я прямо при Путине (не люблю говорить о людях за глаза) сказал Борису, что он сошел с ума и что мы, конечно, сделаем из этого человека президента, но потом сами об этом пожалеем.

Если в России будет написана честная политическая история нулевых годов, то мне очень хотелось бы, чтобы в ней был упомянут проект "Фабрика звезд. Возвращение". Мне кажется крайне важным то, что нам удалось: подвести символический итог путинскому десятилетию. Первые сезоны "Фабрики звезд" — то, что могло показаться новой, мирной по сравнению с девяностыми и приемлемой для большинства жизнью. Я никогда не пытался быть настоящим деятелем шоу-бизнеса, но по факту был им, и этот опыт кажется мне бесценным. Я пришел на канал в 1995 году — все, наверное, забыли, но в жесткой ротации в музыкальных программах тогда был, например, клип Евгения Кемеровского "Братва, не стреляйте друг друга", такая эталонная русская песня тех времен. В какой-то момент мне пришлось составить даже что-то вроде черного списка — наверное, это был волюнтаристский шаг, но я продолжаю настаивать на том, что, если бы в 2000 году я не запретил показывать на канале клипы Шуфутинского и других героев того же рода, страна так и продолжила бы барахтаться в говне.

Первые сезоны "Фабрики звезд" были для меня попыткой создать новый стандарт русской поп-музыки. Группы "Корни", "Фабрика", Юлия Савичева и другие созданные каналом герои звучали по тем временам вполне авангардно, насколько это слово может быть применимо к постсоветской российской массовой культуре. А то, что произошло с ними потом, это, в общем, та же деградантская история, которую мы наблюдали и с властью. Запуская "Фабрику. Возвращение", я хотел показать, во что превращается попса на неконкурентном рынке, такая метафора путинизма. Это же я придумал, чтобы Виктория Дайнеко перепевала "Дусю-агрегат" — старинный хит любимой группы Путина "Любэ". Дуся-агрегат — по-моему, это наиболее адекватный образ путинской государственной машины, и если кто-то этого не понял — что ж, я хотя бы попробовал.

Никто не знает, чего мне стоило пробить появление в эфире в новогоднюю ночь 2010 года частушек в исполнении компьютерных Путина и Медведева. Как-то слишком много нашлось желающих высказаться по поводу того, что эти частушки были слишком комплиментарны по отношению к президенту и премьеру, и почему-то никто не обратил внимания на то, что этот эпизод был ценен не содержанием куплетов, а самим фактом: впервые за десять лет телезрители увидели карикатуру на первых лиц государства. Сам жанр находился под запретом, и мне, а не каким-то революционерам и борцам удалось этот запрет уничтожить. Мне казалось очень важным сделать так, чтобы Путин был не источником страха, а объектом насмешек. Поверьте, лишить власть сакральности гораздо сложнее, чем выгнать конкретных людей из конкретного Кремля.

Мне смешно слышать, что Путина прогнали люди, сформированные интернетом, какое-то специальное интернетовское поколение. У меня была возможность проверить качество этой аудитории: фильм "Чужая", который я спродюсировал, мы сознательно не рекламировали на канале вообще, ориентируясь только на интернет. Фильм, как известно, не пошел — не пошел ровно потому, что люди, активные в социальных сетях, не способны даже просто пойти в кино. Поход в кинотеатр для них — это опасное путешествие во враждебную среду. Провал "Чужой" не был для меня неожиданностью, но как лабораторный эксперимент он крайне ценен, поэтому не стоит называть события 2012 года твиттер-революцией — да, это была революция, но ее участники были прежде всего не пользователями социальных сетей, а зрителями "Первого канала". Эксперименты с ночным эфиром, и прежде всего "Городские пижоны" — их почему-то принято считать неудачными, но я и к ним продолжаю относиться как к первому шагу в сторону революции. Я понимал, что этот народ многого не может, что нужно долго и по чуть-чуть менять его даже не взгляды — привычки. Что-то у меня получалось, что-то — нет. Но больше получалось.

В 2011 году мы с Парфеновым открыли в Останкино памятник Владимиру Зворыкину — это тоже была важная для меня история; не только потому, что Зворыкин, как и я, создатель телевидения. Зворыкин — человек, добившийся всего вопреки большевизму, а для меня большевизм — то зло, с которым я боролся всю жизнь, и этого тоже почему-то никто не понимал. Просто подумайте, зачем мне все это было нужно? В двадцать пять лет я был кандидатом биологических наук, и за место в научной номенклатуре даже бороться не требовалось, судьба была распланирована на годы вперед. Но я пошел во "Взгляд", и этот выбор до сих пор кажется мне самым важным в моей жизни. Этого никогда не поймут те, кто впервые увидел меня в жюри КВН, но я себя все-таки впервые увидел немного раньше и до сих пор вижу себя не путинским чиновником, а ведущим "Матадора" с хаером и в кожаной куртке".

 

Красавец Кашин. Простите те, кто "ниасилил много букафф".

 

Источник - www.kommersant.ru

Фото - Andres Serrano. Project «America-Russia» из сайта www.seance.ru, images.google.com