Каннский уик-энд. Дети, старость и Де Ниро
0 
Сутки льет, не переставая, дождь, из-за чего стоять в длиннющих очередях становится все более невыносимо. Глядя на то, как еще вчера вежливые люди, пропускавшие друг друга, теперь готовы убить любого, кто попытается встать в очередь впереди них, поневоле начинаешь думать, а можно ли вообще говорить о европейскости как нравственном понятии и признаке цивилизованности? Вчера мужественно пришлось защищать от разъяренных мужчин промокшую и хрупкую француженку, которой позарез нужно было попасть на новый фильм Аббаса Кьяростами.
«Любовь» Михаэля Ханеке, на которую пришлось выходить едва ли не за полтора часа до начала - безупречный фильм, дразнящий и одновременно раздражающий своей безупречностью - про то, как на закате жизни по-другому любится. Восьмидесятилетний Жан-Луи Трентиньян, пугающе похожий на Алексея Баталова, ухаживает за своей разбитой параличом женой-пианисткой в благородной парижской квартире. На экране – настоящая эволюция физического увядания, показанная Ханеке безэмоционально, с холодной рыбьей отстраненностью: почти каждая сцена снята одним планом, а закадровой музыки нет вообще, за что Ханеке наверняка похвалил бы Бунюэль, считавший музыку дешевым приемом в кино, рассчитанным на быструю зрительскую эмоцию.
За эмоции на экране отвечает ханековская фаворитка Изабель Юппер, появляющаяся в небольшой роли ревущей, когда уже поздно, дочери.
"Любовь" на экране – очень нежная и жестокая одновременно, когда после ласковых поглаживаний буквально душат в объятьях. И в общем, приятно, конечно, выйти из зала с чувством, что посмотрел не просто кино про неизбежный почти для каждого конец, а умное и обоснованное произведение про непроходящее чувство, которое если и умирает, то вместе с человеком. Но штука в том, что «Любовь» эта какая-то очень рассудочная, до миллиметра просчитанное или сфабрикованное кино. Как иные фильмы о холоксте. Ну как тут не заплакать?
Со смертью Рауля Руиса – культового чилийского режиссера-визионера, сделавшего для киноязыка не меньше, чем Орсон Уэллс, изобретшего кучу всего, включая модный жанр «мокьюментари», в Каннах не прекращается традиция перед каждым показом кричать «Рауль!». Такая вот дань великому автору и одновременно жест любимого Руисом хулиганства.
По ведомству хулиганства можно отнести и новый фильм австралийца Джона Хиллкоута «Беззаконие» (Lawless), который наряду с другими сражается в главном конкурсе. Сценарий фильма написал Ник Кейв — старинный друг и сосед Хиллкоута, с которым они вместе сделали уже три фильма.
Спродюсированное братьями Вайнштайн «Беззаконие» - бутлегерская драма о временах сухого закона, чье действие происходит в американской глубинке штата Вирджиния. По почерку – чистый Сэм Пекинпа. Хиллкоут, начинавший с клипов Depech Mode и Ника Кейва, давно перенял умение покойного американца упиваться болью и переводить мизантропическое в эпическое. Фильм даже открывается почти прямой цитатой из «Дикой банды» (1969). Главную роль играет Шиа Лабеф, чей герой из подручного двух братьев-самогонщиков внезапно превращается в набриолиненного контрабандиста. Есть Гарри Олдмен с опереточными усиками в роли местного крестного отца, красавица Джессика Честейн и Мила Васиковска.
Но главная звезда «Беззакония» - это выкрашенный в черный цвет, безбровый как дьявол в гибсоновских «Страстях» - Гай Пирс.
Одетый как Готье и брезгливый как Говард Хьюз, его правительственный агент, отряженный в провинцию для поддержания сухого закона, гипнотизирует своей манерностью. Историю формально рассказывает голос за кадром, не поспевающий за камерой по степени информированности: художники сработали так, что экран передает даже запах теплых стволов, горячей крови и людских тел, мывшихся, кажется, раз в месяц.
На Ривьеру приехали все, кроме Олдмена. А Ник Кейв сбрил усы, с которым не расставался последние лет пять, и как-то очень помолодел в этой связи.
Зато осунулся и сильно сдал Роберт Де Ниро, представлявший в субботу вместе с Дженнифер Коннели реставрированную версию «Однажды в Америке».
Ничего общего между точеной физиономией с жуткой ухмылкой, застывшей в опиумном дыму, и старушечьим лицом сухенького человека в смокинге.
Предсмертный гангстерский эпос Серджо Леоне после ювелирной цифровой обработки, заиграл новыми красками. За реставрацией этого шедевра про заигравшегося человека стоит Мартин Скорсезе и дом Gucci, вот уже двадцать лет вкладывающий средства в синефильские инициативы американского режиссера №1.
Главный фаворит каннского конкурса – эта даже не Ханеке с его «Любовью», а «Охота» красивого как Брэд Питт датского режиссера Томаса Винтерберга.
Это совершенное во всех смыслах кино исследует вирусную природу человеческой фантазии, которую в какой-то момент невозможно отличить от реальности. По сюжету разведенный детсадовский воспитатель становится жертвой влюбленной в него маленькой воспитанницы. Та невзначай и очень расплывчато бормочет что-то про Лукаса (в этой роли совершенно блестящий Мэдс Миккелсен) мужские гениталии, как дети это умеют, тайком подслушав в разговорах взрослых, и начинается настоящая охота на ведьм, усугубленная латентным фашизмом недалеких мещан, населяющих маленькие городки.
В общем, невинного человека обвиняют в педофилии. Винтерберг, прославившийся когда-то своим «Торжеством» из денди-клуба Dogme’95, снял своего «Не того человека», попав с завязанными глазами в то место, про которые другие даже и не подозревали. Безоговорочная вера в догму, что дети никогда не врут, тут страшно рифмуется с кровавым гуманизмом «Догвиля».
Пока в залах бушуют страсти, организаторы не на шутку обеспокоились новостью о грядущем ремонте пятизвездочного отеля «Карлтон». Место, где традиционно живут звездные гости фестиваля, будет закрыто на целых полтора года. В местных агентствах недвижимости царит настоящая истерия: виллы на будущий год, который Канны проведут без главного звездного отеля, разбирают со скоростью света. Теперь сильные мира сего должны думать о будущем за год, чтобы не жить во время Каннского фестиваля в Ницце, на дорогу куда из-за пробок уходит от двух до трех часов.
0
